1. Крэмер о кантовском понятии опыта

Признавая то, что чувственность и рассудок должны работать вместе для того, чтобы возник опыт, Крэмер фокусирует свое внимание на чувственности. В Критике чистого разума главе о схематизме предшествует раздел о трансцендентальной дедукции категорий (CPR B 116–69), что, по ее мнению, свидетельствует о том, что категории должны быть приложимы к объектам опыта. Схематизм, в свою очередь, объясняет, как категории должны применяться. Ниже я покажу, как Крэмер себе это представляет.

Она уточняет, что у Канта есть три вида понятий, под которые могут подпадать объекты, включая эмпирические объекты, как, например, собаки и тарелки (i); математические объекты, такие как треугольники и окружности (ii) и, наконец, категории типа количества, причинности или отношения, которые мы не воспринимаем посредством органов чувств и, следовательно, не находим в созерцаниях (iii). В последнем случае понятие и созерцание совершенно не похожи друг на друга, поэтому нам нужна схема, чтобы соединить их. Но для того, чтобы иметь схему, понятие и созерцание уже должны иметь хоть что-то общее между собой. Как известно, этот опосредующий компонент – схемы, обладают общностью, с одной стороны, с категориями, а с другой – с созерцаниями. Они суть «опосредующие репрезентации», одновременно и «интеллектуальные» и «чувственные» (Krämer 2016, 250). «Именно такова трансцендентальная схема», – пишет Кант (CPA B 177/A 138). Для того, чтобы лучше понять тот способ, каким схема предстает как интеллектуальная и одновременно как чувственная, полезно взглянуть на ее четыре различных аспекта, выделенные Крэмер. Забегая вперед, я хочу подчеркнуть, что схема – это всегда также и метод схематизации.

1.2. Четыре аспекта схемы по Крэмер

Во-первых, она описывает схему как метод воображения, т. е. то, как воображение дает понятие образу. Область схемы, таким образом, – воображение. (Это напоминает понимание Дикерсоном (Dickerson) воображения как «видения в» (seeing in)). Воображение действует там, где объекта нет и, следовательно, нет и его восприятия, но оно обладает качествами, сходными с теми, которые имеются у восприятия, т.е. качествами, позволяющими ему создавать образ, подобно тому, как это делает восприятие. «Схема – не образ», – настаивает Крэмер (Krämer 2016, 254), подчеркивая, что это существенно для понимания схематизации.

Во-вторых, схематизм – это общий метод, синтез, а точнее, фигуративный синтез. Благодаря акту синтеза продуктивная сила спонтанности (рассудка – прим. пер. М. С.) вносит связь в многообразие созерцания. Эта связь, понятая как фигура, есть упорядочение, структура.² То, что приводит многообразие созерцания к единству в ходе того, что Кант называет интеллектуальным синтезом, суть категории. Но поскольку категориям недостает созерцательного компонента, этот интеллектуальный синтез необходимо дополнить «фигуративным синтезом», укорененным в способности воображения.³ Заметим, что фигуративности (figurality) в трансцендентальном смысле Дикерсон, например, не уделяет внимания, но именно эта фигуративность проявляется в схематизме. На трансцендентальном уровне фигуративность означает связь, привнесенную в многообразие посредством созерцания. Для Крэмер задача схематизации состоит в том, чтобы осуществить этот фигуративный синтез. Здесь, однако, возникает вопрос о том, каким образом фигуративный синтез связан с законообразным характером общих понятий. На него она отвечает, принимая во внимание три вида понятий, под которые могут подпадать объекты. Один из них – эмпирическое понятие. Например, понятие собаки – это правило, согласно которому воображение может в общем виде создать образ четырехногого животного, не ограничиваясь при этом каким-нибудь конкретным образом, доставляемым или опытом, или даже только возможной картиной. Если понятие собаки включает в себя быть четерехногим и иметь шерсть, то тем самым еще не сказано, какой должна быть длина ног и какого цвета должна быть шерсть. Собаки, с которыми мы сталкиваемся в нашем опыте, суть только примеры эмпирического понятия собаки: «Иметь схему эмпирического понятия – значит быть способным к эпистемическому акту идентификации индивидуальной вещи как примера для некоего концепта» (Krämer 2016, 255). То же самое можно сказать относительно математических понятий a priori. Кант приводит пример с треугольником, для которого нельзя найти адекватный образ в силу общего характера понятия. Это только предписание (Vorschrift) для конструкции. Крэмер показывает, что фигуративный синтез, посредством которого мы вносим форму треугольника в созерцание a priori, аналогичен синтезу, с помощью которого мы обнаруживаем свойство быть треугольным в реально существующих объектах. Оба синтеза имеют одну и ту же форму. И, наконец, последний тип понятия, который Кант описывает в применении к опыту, – это категории или чистые понятия рассудка, которые «никогда нельзя встретить в каком-либо созерцании» (CRP B 176 / A 137). Это чистые понятия количества, качества, отношения и модальности, формирующие структуру всего, что может быть дано в опыте. Это – красная нить, проходящая через предлагаемую Крэмер трактовку схематизма; она показывает, как чистые понятия могут быть применены к явлениям как таковым.

На примерах, которые приводит Крэмер, мы лучше всего увидим, что принцип схематизации всех (чистых – прим. пер., М. С.) понятий – «гештальт» – представляет собой темпоральную фигуративность. Схемы – это определения времени a priori, «подчиненные правилам и относящиеся (в применении ко всем возможным предметам согласно порядку категорий) к временному ряду, к содержанию времени, к порядку времени и, наконец, к совокупности времени» (CPR B 184-5 / A145). Крэмер рассматривает пример количества. Чистая схема количества или величины как рассудочного понятия есть число. Если мы пытаемся представить число три различными символическими способами, например, точками “…”, или вертикальными линиями “III”, или горизонтальными линиями “---”, или при помощи пальцев, как говорит сам Кант, то ни один из этих способов не является схемой числа три, так как схема относится только к правилу, лежащему в основе всех этих символизаций. Здесь важна операция, в которой однородные единицы ставятся одна за другой во времени. Сущность количества составляет «последовательное прибавление единицы к единице (однородной)» (CPR B 182 / A 142). Сложение – это действие, которое выполняется в виде последовательной операции.

В-третьих, Крэмер задается вопросом о том, являются ли схемы не чем иным, как определением времени. В этой связи она обсуждает интерпретацию темпоральности Евы Шапер, предложенную в статье Пересматривая схематизм Канта (Kant’s Schematism Reconsidered) (Schaper 1964). Шапер полагает, что посредством схем люди открывают как свою собственную природу, так и природу того, в чем мы находимся – мира, поскольку мы, как выражается Хайдеггер, «бытие-в-мире» (Schaper 1964, 281). Согласно Крэмер, Шапер не рассматривает схематизм «просто» как основание конструктивизма. Напротив, схематизм подразумевает, что в самом мире есть что-то, что позволяет приспособить его к форме нашего опыта.⁴ Крэмер показывает, что Шапер стремится сблизить процессы «вызывать» (to bring about) и «открывать» (to discover), а схематизм у нее обнаруживает семейное сходство между тем, что является субъективным, и тем, что является объективным (Krämer, 260). (Основываясь на этом – прим. пер., М.С.), Крэмер рассматривает временной порядок как образование «петли» (hinge)⁵ у Канта. Более подробно мы увидим это в следующей части, в прочтении Канта, предложенном Соболевой.

Наконец, четвертое свойство схематизма связано с тем, что он есть «скрытое в глубине человеческой души искусство» (CPR A 141 / B 180), а это, по мнению Крэмер, свидетельствует в пользу того, что схематизация не только сознательная деятельность. Природа выступает частью схематизма, но непонятно, как это происходит. Крэмер предполагает, что это допонятийный (vor-begrifflich) (Krämer 2016, 266)—неконцептуальный и бессознательный процесс и обращается к фундаментальным идеям Шапер о том, что формирующие интеллектуальные действия со стороны субъекта приводят только к опыту (восприятия – прим. пер., М.С.) объектов, потому что то, что дано чувствам, всегда уже конституировано определенным образом. Вопрос, стало быть, не в том, что субъект должен делать, чтобы познать явления мира, а в том, как должен быть конституирован опыт, чтобы их познание стало возможным (там же).

Вопрос о том, каким образом объекты подводятся под концепты, необходимо связан в природой схематизма как скрытого искусства. Необходимо найти нечто, что делает объект и понятие гомогенными. Это третье вводится на вершине понятия и созерцания, объединяя в себе свойства обоих (CPR B 177 / A 138). Этот третий компонент, как мы видели, есть схематизм, придание структуры, который, однако, не сводится единственно к действиям со стороны субъекта (Krämer 2016, 265). В конечном итоге, то, что нам предлагается, это внимание к роли неинтенционального. Крэмер утверждает, что в качестве субъекта мы не противостоим природе, но, напротив, обнаруживаем, что мы ей однородны («vom selben Holz geschnitzt» – вырезаны из того же куска дерева) (там же, 66). Многообразие чувственного мира не просто структурируется субъектом; мир уже имеет структуру, и именно поэтому мы можем познавать природу. Это то, что отличает природу от вымыслов, фантазий и иллюзий.

2. Соболева о кантовском понятии опыта

В данном разделе я представлю интерпретацию роли схематизма в кантовской теории мышления, предложенную Майей Соболевой в ее статье из изданного ей сборника Мышление мышления (Das Denken des Denkens) в 2016 г.⁶ Статья называется Необходимо ли созерцание для мышления? (Braucht man Anschauung um zu denken?) и на этот ее вопрос автор отвечает положительно, предлагая проницательный взгляд на то, как Кант выстраивает архитектуру нашей мыслительной деятельности. Соболева анализирует кантовские условия возможности опыта и показывает, каким образом они оказываются соразмерны возможностям опыта объекта мышления, развивая таким образом одновременно монистическую и реалистическую теорию.

Чем Соболева обосновывает свой реалистический подход к кантовскому трансцендентализму? По ее мнению, уже Кант считал, что он доказал объективную реальность внешнего мира, указав на особый характер познавательного опыта человека (Soboleva 2016, 90). По Крэмер, этот реализм основан на соответствии между формами созерцания и формами понятий, что составляет трансцендентальную схему времени. Соболева же показывает, что наш опыт – это не просто воображение, что сделало бы его идеалистическим, но что он основывается на единстве внешнего и внутреннего чувства. Для этого она, в частности, ссылается на авторское введение ко второму изданию Критики чистого разума:

«Таким образом, это сознание моего бытия во времени точно так же связано с сознанием отношения к чему-то находящемуся вне меня, следовательно опыт, а не выдумка, чувство, а не способность воображения, неразрывно связывает внешние вещи с моим внутренним чувством; в самом деле, внешнее чувство уже само по себе есть отношение созерцания к чему-то действительному вне меня, и реальность внешнего чувства в отличие от воображения основывается лишь на том, что оно неразрывно связывается с самим внутренним опытом как условие его возможности, что и имеет здесь место» (CPR B XL).

Аффект важен для опыта. Это, в конечном счете, отношение между внутренним чувством и трансцендентальным единством апперцепции. Это отношение между «Я», которое одновременно созерцает само себя и которое мыслит себя, ведь «чувственность, аффицированная вещью, аффицирует понятие объекта, а рассудок аффицирует внутреннее чувство, то есть созерцание “Я” самого себя в своей синтезирующей активности» (там же). Таким путем любое созерцание включается в целостное единство представлений логического «Я» как его собственных репрезентаций, что одновременно обеспечивает этому созерцанию положение как составной части реальности. Познание теперь представляет собой единую целостную систему опыта, причем мир и «Я» при участии форм чувственности конституируются как явления (Soboleva 2016, 96).

Что же дано в опыте? «Сырые чувственные данные», как полагает Генри Эллисон (Allison 2006, 120), или индивидуальные ощущения в виде сенсорных данных? Кант утверждает, что нам дано чувственное многообразие. Рассудок мыслит лишь в связи с представлением (Vorstellung). Опыт – это конституирование реальности как связанного целого. Тогда созерцать, как пишет Соболева, означает иметь являющийся объект, а также его репрезентацию в данный момент. Причем наиболее важный момент для Соболевой состоит в том, что трансцендентальное познание не подводит различные представления под одно понятие, но приводит их в ходе чистого синтеза к понятию (придает им понятийную форму). Таким путем мы достигаем единства опыта.

Она предлагает положить понятие «совпадение» (coincidence) в основу интерпретации кантовской трансцендентальной теории опыта. «Совпадение» предполагает, что мы можем применить категории рассудка как к созерцаниям, так и суждениям. Для нее центральным аргументом является идея универсальной применимости категорий рассудка как к чувственности, так и к понятийному мышлению, ибо это подчеркивает сам Кант: «Та же самая функция, которая придает единство различным представлениям в одном суждении, сообщает единство также чистому синтезу различных представлений в одном созерцании» (CPR A 79 / B 104–5). Категории, таким образом, суть «основные [родовые] понятия чистого рассудка» (CPR A81/B107). Они, следовательно, одинаково изначально относятся как к чувственности, так и к мышлению (Soboleva 2016, 99).

«Топологически» означает в данном случае, как объясняет Соболева, что понятие объекта – это пока еще не общее представление, а единичное, как простое тождество. Вот почему созерцание понятийно определено, но не за счет включенности в родо-видовые отношения или подведения под лингвистическое понятие. Вместо этого, его концептуальность состоит имитации (mimicking) (я беру на себя смелость перевести используемое Соболевой darstellen этим старым платоновским способом) объекта для человеческого ума. Категоризованное [как объект – прим. пер., М. С.] созерцание описывается не формулой «S есть Р», а формулой «S есть S». Мы не подводим его под понятие, а доводим его до понятия [объекта – прим. пер., М. С.], придаем ему понятийную форму.

«Используемое Кантом слово “образ” не просто метафора, поскольку если интерпретировать опыт как систему предложений, а не как целое образов, то невозможно понять его идею о том, что наше познание должно ориентироваться на данные в опыте предметы» (Soboleva 2016, 101).

Согласно Канту, рассудок в своей деятельности не свободен, а ограничен (restringiert) (CPR A 146 / B 186). «Понятие должно содержать в себе то, что представлено в подводимом под него предмете, так как именно такое значение имеет выражение предмет подчинен понятию» (CPR A 137 / B 176) Но при этом ожидается гомогенность понятий и созерцаний. Для того, чтобы ее достичь, нам необходим общий член, посредник между созерцанием и понятием. Причем, как Соболева пишет: «Схема предзадана рассудку со стороны явления» (Soboleva 2016, 102).¹⁰ Выше мы подробно описали, как работает схема в интерпретации Крэмер. Теперь мы подошли к самой сложной части схематизма времени. Трансцендентальные схемы, аргументирует Соболева, показывают, как вещи являются во времени, и эти правила дают инструкции для категоризации явлений рассудком (там же).

Завершая свою статью, Соболева предлагает свое понимание кантовского трансцендентального единства апперцепции, представляя его следующим образом: «Я думаю, что я думаю, что р» (Ich denke, dass ich denke, dass p). При этом становится очевидной его саморефлексивная структура. Интерпретация Соболевой проста: условия возможности объективирующего мышления заложены в единстве самосознания, так как саморефлексивная структура уже сама в себе содержит структуру объективации. Это означает, по-моему мнению, что мир не противостоит нам как нечто ситуативное и ассоциативное, но относится к нам как нечто связанное и целое. Соболева толкует «я думаю» как действие трансцендентальной апперцепции, как соединение рассудком созерцаний в единый опыт. «Я думаю» она понимает как синтакс, а не как содержание мысли. В конечном итоге, она делает вывод о том, что кантовское познание это познание материализованное, зависящее от природы познающего субъекта (embodied), поскольку оно зависит от специфической чувственной организации, строения рассудка и способности воображения человека.

3. Заключение

Однако эта картина внешняя, а если заглянуть внутрь ее, то тогда с одной стороны находится разум, состоящий из мыслей или языковых элементов, связанных внутренними логическими отношениями. Другая сторона, – это мир, состоящий из вещей, связанных внешними пространственно-временными отношениями. Как же в таком случае связаны сами эти миры? Это вопрос, на который философы давно пытались ответить, и трансцендентальная апперцепция кантовской Критики чистого разума – одна из выдающихся попыток ответа на него. Найденный ответ находится в трансцендентальной сфере, где центральным для схематизма оказывается их одновременное сходство.

Мое последовательное чтение Крэмер и Соболевой относительно воображения у Канта может подготовить к интерпретации, предполагающей у него два вида воображения: одно воображает (Einbildungkraft) связь в умопостигаемой сфере, а другое — воображает (Ausbildungskraft) связь в чувственной сфере. ¹¹ Такое прочтение кантовской теории опыта может объяснить совпадение априорных созерцаний и априорных понятий как «идентичных». Таким образом, опыт – это процесс чувственного восприятия и подведения под понятия разума, который возможен только потому, что созерцания и понятия были упорядочены или предвосхищены посредством схематизации. Схематизация имеет два столпа: чувственные восприятия и суждение о том, что они могут быть такими же, как понятия, схематизированные посредством воображения. Когда нет объекта мысли, то нет и восприятия, и тогда начинает действовать способность воображения. Когда нет понятий, не к чему относиться, и тогда нам нужно нечто изобразить или представить: ausbilden. Когда мы испытываем вещи, мы делаем это посредством Vorstellung (представления), то есть суждения, которое говорит, что то, что приходит через чувства (воображаемая копия, ощущаемая – «an emagined copy sensed»), то же самое, что и то, что упорядочено / подведено под понятие (воображаемая копия, мыслимая — an imagined copy thought). Но воображаемые воспринимаемые копии являются временными схемами, как и воображаемые мысленные копии также являются временными схемами и, таким образом, они идентичны. Этот временной порядок и есть «петля» Канта.

В этом отношении я считаю подход Соболевой наиболее полезным для моей попытки подчеркнуть вклад созерцания, особенно с учетом того, что она начинает с различия между опытом и суждением опыта. Созерцание у нее еще не с необходимостью понятийно, но она разрабатывает понятие созерцания, которое также не является допонятийным, как это делает Крэмер. Это представление о созерцании, основанное на восприятии, ей нужно для того, чтобы разработать реалистичный подход к трансцендентализму. Я понимаю это так, что объективная реальность внешнего мира и человеческого познавательного опыта подтверждается, поскольку внешнее чувство и внутреннее чувство связаны между собой. Сознание и самосознание согласованы. Поэтому опыт, а не выдумка, чувство, а не фантазия соединяют внешнее чувство с внутренним. Я думаю, что разработка воображения на стороне чувственности, как Ausbildungskraft или Воображение (Emagination), может усилить это утверждение. Соболева заканчивает свою статью, подчеркивая, что «Я» и созерцает самого себя, и мыслит. То, что любое созерцание рассматривается в единстве всех представлений рассудка как его представление, в то же время обусловливает то, что созерцание является частью реальности. Я бы описала этот акт созерцания и мышления как перформативный, где перформативность это событие объединения того, что воспринимается чувствами, и того, о чем высказывает суждения интеллект. При этом связь целого перформативно оформлялась в том смысле, что существует перформативная связь между фигуративным (образным) воображением на стороне временного порядка чувственности, который является топологическим, и воображением на стороне логического порядка концептуального. Благодаря этому мыслитель и мысль в одном «движении» наносятся на карту и мы получаем полномасштабную теорию опыта.

Перевод с английского М. Е. Соболевой